Юродивый. Рассказы. Валентин Свенцицкий
вздрагивая всем телом.
– Лизанька, что ты, голубчик ты мой! – припала к ней Настенька.
– Не хочу я, не хочу я… – глухо, сквозь слёзы, точно отбивалась от кого-то Лизанька.
Вошла Гликерия Антоновна.
– Что она?
– Плачет, – тихо сказала Настя.
– Как кончит, пусть чаем идёт поить.
И, круто повернувшись, Гликерия Антоновна особенно чётко защёлкала каблуками.
Настя обняла Лизаньку, прижалась щекой к её мягким, пушистым волосам и с удивлением почувствовала на глазах своих слёзы: она плакала в первый раз…
1913 г.
Любовь
Когда Соня увидала мужа в военной форме, она не могла удержаться от смеха:
– Коленька, ты точно ряженый.
Мундир был широк. Сабля болталась сама по себе. Он казался шире в плечах и выше ростом.
Шутливо показывал ей, какой он теперь бравый. И смущённо улыбался.
Так странно было: точно он и не он.
Если взглянуть мельком – какой-то чужой офицер, широкий, нескладный. А если вглядеться – прежний Коленька.
И глаза его, и мягкие волосы, и губы, закрытые тёмными, волнистыми усами.
– Мой Коленька. И в эполетах, и в смешном мундире, и с саблей, а всё-таки – мой…
Захотелось приласкать его, как маленького. Стало так жалко чего-то. И от внезапного волнения на глазах выступили слёзы. Он понял иначе:
– Ну что ты, Сонечка, не надо… Ведь пока ещё ничего не случилось.
Она прижалась к нему и, пряча лицо, сказала:
– Я не о том… Я совсем не о том…
– О чём же?
Но она не знала, как объяснить ему.
До отъезда оставалось три дня.
Стояла суматоха. Приходили знакомые и утром, и днём, и вечером… Коленька разбирал свои бумаги. Пол был завален измятыми и разорванными лоскутками. Пили холодный чай. Обедали не вовремя.
Соня никак не могла заставить себя сосредоточиться на мысли, что муж её уезжает на войну, что его могут убить или ранить, что, может быть, она никогда больше его не увидит. Ей казалось, что она живет накануне какого-то большого события, никакого отношения не имеющего к войне. Почти радостного. Хотелось смеяться, говорить, быть на людях. Кругом тоже казалось всё возбуждённо-радостным…
Коленька внимательно всматривался в её блестящие глаза, как будто бы хотел спросить, почему она такая. Соня понимала его и говорила:
– Я сама удивляюсь себе. Мне так хорошо. Мне кажется, это не нервы.
Даже на вокзале Соня чувствовала себя так же, как будто бы Коленька уезжал совсем ненадолго. Скоро вернётся. И тогда произойдёт самое важное.
Его провожало много народу. Всем было грустно. Несколько раз Соня мысленно говорила себе: «Ведь Коленька уезжает на войну: его могут убить».
Но слова эти – определённые и жестокие – казались чужими и не производили никакого действия.
После второго звонка Коленька стал прощаться.
Молча и долго целовал её лицо и жал руки. Фуражка у него съехала на затылок. Мягкие