Дети распада. Александр Степаненко
Клейменову и это не проняло.
– Ты русского языка, не понимаешь, что ли, Нестеренко?! – сверкнула она своими глазищами на Петро уже безо всяких намеков. – Иди, отдохни там, пока места свободные есть.
Петро посмотрел на меня. Я, сделав недовольное выражение, все же кивнул. Он удивленно повел бровями – это было, думаю, больше для нее, чем для меня – и вышел из тамбура.
Как ни странно, после того, как мы остались вдвоем, Клейменова не попыталась продолжить начатый со мной разговор. Она вообще не смотрела меня. Некоторое время молча курил и я, пока не докурил сигарету до конца. Она тоже выбросила свою, но продолжала стоять в тамбуре, глядя в окно.
Электричка тащилась по Москве. Мы проехали Гражданскую и Красный балтиец. Выходящих почти не было. Входящих тоже было на удивление немного, и все проходили в вагон, а мы все стояли в этом грязном, прокуренном и заплеванном тамбуре; стояли и не смотрели друг на друга. Смотрели в окно, в одну сторону. Я вытащил еще одну сигарету и предложил ей. Она отказалась.
– Чего Петро-то выгнала? – не выдержал, наконец, я.
Она повернула голову и взглянула на меня, как бы нехотя. В тамбуре был полумрак, только ее лицо слегка освещало солнце, пробивающееся через покрытое толстым слоем грязи стекло двери; от этого ее огромные и неожиданно какие-то усталые глаза цвета морской волны казались еще больше.
– А зачем он тут? – сказала она, снова тем же противным манерным голосом, столь резко контрастирующим с почудившейся мне глубиной ее глаз.
Я пожал плечами.
– Стояли, курили, общались. Ты пришла, его выгнала и молчишь. Вот я и спрашиваю: зачем?
– Тебе-то что? – в той же манере передразнила она меня.
Я опять пожал плечами.
– Если хочешь знать мое мнение, кривляться тебе не идет. Но это – если хочешь знать, конечно.
Странно, но мои слова подействовали. Ну, или почти подействовали.
– Ладно, не буду, – вдруг быстро сказала она. – А ты тогда станешь со мной разговаривать?
Я снова пожал плечами.
– Да я с тобой разговаривать вроде никогда не отказывался. Но ты же не разговариваешь, а выебываешься только. А сейчас ты молчишь. А когда не молчишь – выебываешься.
Я ожидал, что она разозлится, но она вдруг совершенно невпопад расхохоталась, а когда закончила ржать, презрительно бросила:
– Как я выебываюсь – ты, поверь, даже не представляешь!
– Конечно, куда уж… – я отвернулся от нее, затянулся и выпустил дым в сторону двери.
Она неожиданно толкнула меня в плечо, да так, что я заметно покачнулся.
– Да мне тебя, дурака, жалко! – почти крикнула вслед за этим она, резко приблизившись ко мне.
Я отшатнулся, насколько позволял тесный тамбур.
– Не ори! Весь вагон слышит.
– Да и пусть слышат! Не все равно тебе? – слегка отступила она, как мне показалось, обиженно поджав губы. – Ладно, дай мне лучше еще сигарету.
Я вынул сигарету. Она