Дети распада. Александр Степаненко
колышки в землю, остановился и несколько секунд молча смотрел на меня.
– Ну ты и козел! – проговорил он в конце концов.
– Какой уж есть! – зло сказал я и кинул в кучу очередной заточенный колышек.
Петро замолчал и больше не смотрел на меня, а я вдруг подумал, что, быть может, он и сам имел на Клейменову виды, и тогда вот этот, придуманный мною только что «аргумент» для Башки, был, конечно, не в кассу. Тем более, что ничего подобного я делать, конечно, не собирался. Однако желания прояснять эту ситуацию у меня даже после этих мыслей не возникло, ведь тогда могло бы выясниться что-нибудь совсем не нужное – причем это в свете того, что я за неимением иного и впрямь решил нацелиться на Светку. Вернее, чего греха таить, нацелился я больше на то, чтобы этой ночью решить свою проблему; но при этом, чем больше я на это настраивался, тем сильнее чувствовал так, что Светка мне действительно нравится.
Разобравшись с палатками, мы ждали обеда. К его приготовлению нас не допускали, а мы не особенно-то и рвались. Пока девицы под чутким руководством педагогов возились с едой, мы втроем – я, Петро и Лопух – залезли в свою палатку и раздавили на троих бутылку вина. Их как-то особо не тронуло, а я только потом понял, что зря присоединился к ним: на пустой желудок меня начало мутить, вернулась головная боль. В итоге, они стали играть в палатке в карты, а я лег и, отвернувшись от них, тщетно пытался засунуть, чтобы прогнать мигрень.
За костром кашеварили долго, к тому времени, когда они были готовы, время близилось уже к шести: скорее ужин, чем обед. Чтобы не слишком пугать педагогов, к костру мы поначалу вынесли одну бутылку коньяка и предложили «по чуть-чуть». После дежурных попыток запретить, они, естественно, согласились, да и можно ли было ожидать другого от бывшего военного и бывшего футболиста? Ну а где чуть-чуть, там и не чуть-чуть, и после пары заходов, все поволокли к костру и остальное; мы с Петро, правда, по его настоянию, бутылку вина на всякий случай все же зажали.
Сам я, правда, почти не пил. Голова вроде прошла – отлежался, снова мучиться ею не хотелось. Зато я старательно подливал сидевшей рядом Клейменовой. И мою старательность, и то, что сам я при этом не злоупотребляю, она явно заметила. То и дело я ловил на себе ее вроде бы хитровато-насмешливый, но, одновременно, и странно-серьезный взгляд, и от этого взгляда мне делалось не по себе, как будто, глядя на меня так, она могла увидеть гораздо больше, чем я бы этого хотел, гораздо больше, чем то, что я хотел бы ей показать; увидеть, например, что я такой же, как и все, и ничем остальных не лучше, что внутри меня, как бы мне этого ни хотелось, вовсе нет ничего такого, что делало бы меня особенным по сравнению с другими, а, значит, делало бы именно меня для нее интересным; во всем остальном же я скорее проигрывал: вот, Лопух, например, весьма удался внешне, Петро – меня сильнее, Илюха – веселее и на гитаре умеет… ну и так далее. И я боялся, что, раскусив меня, Светка во мне сразу разочаруется, точно так же, как, похоже, уже разочаровалась Ирка. И я думал: пусть это разочарование даже наступит,